|
|
Интервью с Глебом Павловским на Ленте.ру содержит в себе следующие оценочные суждения:
— Какие перспективы у тех медиа, которые остаются вне орбиты прямого кремлевского влияния?
— Будет стерилизация и в определенном смысле дегуманизация. Что я имею в виду: больше экономики, больше процессов без оценок, а без оценок у нас уже означает — без анализа. Потому что анализ монополизирован какими-то официальными политологами, колумнистами. Они дадут вам анализ, а вы просто поместите, не правя. И заметно, например — страница колумнистов в «Известиях». Она торчит как некое инородное тело, притом что сама газета «Известия» — этакая стенгазета элитных сплетен. Но вот эти колумнисты, которые там все время по каждому вопросу, включая развод Путина, должны дать позитивную оценку. Зачем?
Вот, кстати, очень интересно, что исчезает способность промолчать. Исчезает способность промолчать даже в условиях, когда тебя не тянут за язык. Они все время стараются найти какое-то рацио в этом достаточно абсурдистском процессе. Просто это портит журналистов, философов, интеллектуалов вообще.
Красовский: Да, похоже. И это всегда так! Какую бы передачу я ни вел, я всегда ощущал себя в центре столба лицемерного дыма. И смысл даже не в передачах, а в том, что, вступая в должность, допустим, главного редактора очередного государственного канала, а на этот раз, кстати, не просто государственного, а именно кремлевского, я пытаюсь сыграть в одну и ту же игру.
Соколова: Что ты имеешь в виду?
Красовский: Меня, наверное, поймет Ксения Собчак. И, может, Леонид Парфенов. И многие другие. Это борьба между собственным конформизмом, любовью к вкусненькому шабли и какой-то такой правдой, которая вдруг врывается, и никуда от нее не деться. Наступает момент, когда тебе все становится кристально ясно, и ты думаешь с тоской: «Господи, шабли такое вкусненькое-вкусненькое», — а потом все равно выходишь и говоришь то, что говоришь.
***
Соколова: Мне кажется, смысл игры с самим собой, которую ты описываешь, состоит в том, чтобы попытаться преуспеть в жизни, оставаясь приличным человеком. Что, в общем, в цивилизованных условиях абсолютно нормально и естественно. Скажи, по-твоему, может ли журналист в современной России стать успешным, богатым или по крайней мере хорошо обеспеченным, не совершая поступков, за которые порядочному человеку неловко?
Красовский: Я считаю — нет. Потому что суть профессии журналиста заключается в том, чтобы говорить людям правду. А тут ты либо говоришь правду, либо зарабатываешь. Либо ты не журналист, а информатор. Продавец информационно-развлекательного контента.
Соколова: А где проходит граница?
Красовский: Граница — это зарплата более 10 000 у.е. После того как ты начинаешь получать в месяц больше указанной суммы, ты уже не журналист, ты менеджер. Ты имеешь дело с хозяином, чьи пожелания тебе придется либо выполнить, либо уйти.
Отсюда.
«Вот они сняли, а ты где был? Мы что, в этом году, как лохи, без Запрокинутого Дирижера в ленте будем? Иди и сними как у них!»
Отсюда
«Важная и приоритетная задача новостной организации в демократическом обществе — помогать создавать публичное пространство, в буквальном и фигуральном смысле. В этом пространстве сообщество (общество) могло бы улучшить свое понимание важнейших событий и решить, по какому пути ОНО хочет идти. Это еще один путь, где журналист может помочь общественной жизни развиваться, помимо повышения качества своей репортерской работы» (с) профессор университета Майами, один из пионеров движения народной журналистики в США, Эд Арноун.
Отсюда.
А вот так пока выглядит публичное пространство через призму редакции Сиб.фм.
Редакция — это не игрушка, редакция не может играть в журналистику. Редакция не имеет права держать в голове, можно это ставить в эфир или нет, будет доволен рекламодатель или нет. Журналист не продавец и не сервис для власти. Он обязан думать не о финансовых успехах телеканала, журнала, газеты, не о том, что его будут преследовать за его работу, а о качестве своего материала.
<...>
Вообще на телевидении работают ужасно поверхностные люди. Это работа в катушке, в рутине, это фабрика, которая не даёт тебе свободного времени. Более того, вообще суть телевизионной работы антикультурна. И телевидение — это всегда проходимцы. Люди, работающие на ТВ, никогда не смогут работать в газете, потому что всё, что связано со словом, — другой уровень образования, другой уровень погружения. Цена слова, сказанного в телике, и цена слова, написанного на бумаге, абсолютно разные.
<...>
«Журналистика» здесь слово неточное. Для меня смысл всегда заключался в том, чтобы говорить только то, что думаешь на самом деле, называть вещи своими именами, не встраиваться. Смысл в том, чтобы все так жили и все вокруг этого хотели так же, как и я.
Отсюда.
Маленькая, но весьма существенная деталь, которая отличает взломанного Навального от взломанного Якеменко, — это понятие, которое объясняется на вводной лекции на первом курсе британских журфаков. Про это понятие, несовместимое с морализаторством насчет «читать чужие письма некрасиво», у нас вспоминают куда реже, чем стоило бы. Мне кажется, дело тут в том, что русский язык просто не очень приспособлен для описания таких нюансов.
Для англичанина, воспитанного в противоречивой традиции священности и частной жизни, и публичного унижения, тут все кристально ясно. Чиновник — это public servant, то есть слуга общества, поэтому данные о его проделках, каким бы путем они ни были добыты, — дело public interest. Если на журналиста подает в суд сотрудник райсовета, пойманный скрытой камерой в рабочее время в ресторане, где счет явно не соответствует его заработку, и общественное мнение, и суд будут на стороне журналиста, как в случае с Дэвидом Ли, автором The Guardian — газеты, опубликовавшей первое расследование, которое привело к закрытию газеты News of the World и аресту нескольких ее редакторов. Ли признался, что и сам грешен во взломах телефонов, но он это делал только однажды и для того, чтобы разоблачить коррумпированного чиновника. Судья отметил наличие public interest и отправил Ли восвояси. А если общественного интереса нет, то на скамью подсудимых отправляется и журналист, и его редактор, как Ребекка Брукс из той же News of the World.
Можно и нужно задавать вопрос: каким образом российский чиновник, пусть даже и руководитель федерального агентства, может позволить себе жить на такую широкую ногу? Однако необъяснимым образом даже среди журналистов, которые, по идее, должны бросить все остальные дела и начать изучать каждое письмо с микроскопом (то, чем сейчас активно и невзирая на отчаянные попытки фигурантов этих писем сорвать их работу занимаются посетители анонимных форумов), почему-то принято задаваться абстрактными вопросами, которых для их зарубежных коллег в принципе не существует.
Мне кажется, проблема в федеральном законе, который должность Василия Якеменко определяет как «госслужащий». Заметьте разницу: британский чиновник служит обществу, а наш — государству. Тому самому, которое спонсирует и якеменковское декадентство, и его отряды нашистских провокаторов. Знать о том, сколько своих месячных зарплат готов отдать за номер в парижском отеле чиновник в ранге замминистра, в прямых интересах общества. Но не государства: оно Якеменко породило и, судя по тому, что руководитель «Росмолодежи» еще не сидит на скамье подсудимых, испытывает к нему иррациональную материнскую привязанность. Однако, если интересы общества в федеральном законе никак не учтены, это не значит, что их нет. И чтение писем условного Якеменко — это и есть реализация этих интересов, восстановление нарушенного баланса справедливости.
Отсюда.
Спасибо Илье Азару и коллективу Ленты.ру за интервью с Мостовщиковым.
Беда даже не журналистики, а той ситуации, в которой мы проживаем сейчас, заключается в том, что огромное количество людей не любит заниматься делом, которым они занимаются. Например, бармен приходит на работу и отдает себе отчет в том, что не хочет работать барменом. Жизнь его сложилась, бл*дь, таким образом, что, сука, он должен стоять и наливать всяким му*акам алкоголь. Вместо того чтобы просто любить свою работу. И есть огромное количество журналистов, которые жалуются: что-то не удалось, что-то не получилось. Но я наблюдал людей, которые работают не благодаря, а вопреки. Они просто тупо любят заниматься этим. Я думаю, что весь секрет журналистики сводится к тому, что журналистам должно быть интересно приходить на работу, чтобы они любили свою работу, дорожили друг другом и их перло бы от того, чем они занимаются.
Отсюда.
Каждое освобождение текста разрушает монополию прежних авторитетов власти на информацию. Три революции медиа (способов передачи информации): освобождение письменности, грамотности и авторства. Освобождение авторства стало возможным благодаря интернету. Если за всю историю человечества насчитывалось около 200 млн публичных авторов, то с появлением интернета речь идёт о 2 млрд публикаторов (единовременно). Публичное авторство стало технически доступно всем. Новость нельзя не узнать, теперь не человек охотится на информацию, а информация охотится на человека. Оплачивать информацию будет не тот, кто хочет её получить, а тот, кто хочет её распространить. Контент будет бесплатным для пользователя. Ради выживания СМИ сами ищут формы допуска плательщика в редакционный процесс. Медийных инноваций стоит ждать в среде корпоративных коммуникаций. Журналистика деградирует в сторону маркетинга, маркетинг развивается в сторону журналистики. Доходами медийных проектов будут: расходы инвесторов, сопутствующие сервисы, общественный налог, благодарственная оплата, платные приложения.
Источник.
А вот цитата из работы «Рискованное дело воспитания» авторства Луиджи Джуссани будет очень полезна, например, журналистам.
Личность — это прежде всего сознание. Поэтому опыт характеризуется не столько поступками, установлением отношений с реальностью как с механическим явлением. Опыт характеризуется пониманием предмета, умением открыть его смысл. Следовательно, опыт подразумевает познание смысла вещей.
Чего только не найдешь на просторах интернетов, если знать, что искать.
Людям нужны истории, сказала Мэрил Стрип. И это действительно так. Мать может положить ребенка спать, не покормив его — нечем. Но невозможно себе представить, чтобы она положила ребенка спать, не рассказав ему что-то. Истории нужны для идентификации в мире. Поэтому сколько люди существуют, они постоянно рассказывают истории про себя, про других.
Важен факт рассказывания истории. В самом процессе заложено как минимум две важные вещи. Мы таким образом осознаем существование пространства и времени. Если бы истории не существовало, мы бы осознавали отсутствие их, что очень некомфортно.
Думать — значит задавать себе вопросы. Вы задали 14 вопросов участникам истории, которую вы рассказываете.
Когда вам говорят, что нужно опрашивать две стороны, это ложь. Нужно опрашивать три, четыре или все стороны, которые участвуют в какой-то истории. От того, что история не правдивая, она не становится хуже. «Капитанская дочка» — это не правдивая история, это прекрасная история. Между журналистикой и художественной литературой есть еще непонятная сфера — как бы документальность.
Вы задали вопросы всем участникам событий, и что вы получаете? Что, кто, где, когда, почему, кому выгодно, кому невыгодно, кто друзья, кто враги, что теперь будет. Это не история. Вильям Горнеги (?), американский теоретик журналистики, называет это ситуацией. Вы прояснили ситуацию, и теперь вам нужно ее рассказать. Рассказывая истории, вы должны выбрать факты.
Журналист просто должен излагать факты — это придумал Глеб Павловский, чтобы принизить роль журналистов в обществе. Что делает журналист на самом деле — он показывает маршрут. В зависимости от того, что он показывает, вы узнаете совершенно разные города. Никакого мнения нет, но истории получаются разными. И выбор маршрута для журналиста — это и есть некоторое интеллектуальное усилие, которое он совершает. Сообразуясь со своими взглядами. Потому что если у вас нет взглядов, выбор маршрута за вас совершит ньюсмейкер, тот, о ком вы рассказываете. Тогда вы станете марионеткой в его руках.
Маршрут, который вы проходите, чтобы рассказать историю — это дуга. Потому что ситуация тоже не простая, она объемная. Если вас не прет, когда вы рассказываете истории, значит, вы неправильно это делаете. Рассказывайте иначе.
- 53 -
|
|
